Голландская болезнь и ваххабиты

На прошлой неделе в Сочи прошел инвестиционный форум. На нем президент Путин повелел российским олигархам вкладываться в Кавказ.
Всем даже раздали специальную брошюру. В брошюре республики перечислили проекты, которые хотели бы осуществить. Особо отличились Ингушетия, которая хочет НПЗ на 300 тыс. тонн нефти в год, и Кабарда, у которой среди самых насущных проектов образовался дендропарк «Земля нартов».
Полпред Дмитрий Козак так и сказал: «Выберите себе по душе и вкладывайте».
А один, из числа напрягаемых, спросил: «А меня, если я приеду в Махачкалу, не убьют?» Я даже изумилась такой глубине невежества. «Но у вас же там кровников нет», — объяснила я.
Между тем внимательное изучение проектов приводит к несколько парадоксальному выводу: ничего такого особо убогого в этих проектах по сравнению с проектами в какой-нибудь Курганской области нет. Строительство цемзаводов, мини-ГЭС или завода по производству стеклотары – это вполне приличные в нормальной экономике бизнес-идеи. Не то что бы эти проекты нельзя было осуществить на Кавказе, а в Кургане – можно. С ними и в Кургане не заладится.
Разумеется, есть своя кавказская специфика. Дагестан, например, является одним из немногих известных мне мест в мире, где такое природное ископаемое, как нефть, добывают прямо из трубы. 300 тыс. тонн добычи, и еще 300 тыс. тонн из трубы. Двенадцать подпольных нефтезаводов стоят ровно вдоль трубы; технология врезки поднята на хирургическую высоту, режут искусней, чем в Институте микрохирургии глаза.
Бывший начальник ГИБДД Ногайского района (через который проходят основные транспортные потоки нефти) так разжирел на этом, что даже приобрел себе место главы района; недавно выручать две арестованные цистерны примчался племянник главы МВД. Происшествие, разумеется, даже не попало в сводки. В общем, по рентабельности для органов этот бизнес, кажется, даже обгоняет постановку на учет краденых иномарок.
Совершенно та же ситуация в Ингушетии: размах пропаж из трубы, видимо, даже больше, чем в Дагестане, а майор милиции, уличенный еще три года назад в постановке машин на учет без проверок данных владельцев и номеров, поднялся до замминистра МВД. Единственным отличием от Дагестана тут является то, что у ингушей автомобилями занимаются баталхаджинцы – последователи одного из шейхов. Так сказать, религиозное течение, специализирующееся на угоне иномарок.
В заводских районах Грозного, напоминающих качественные развалины Трои (сначала все разбомбили, потом – в первую войну – федералы оптом вывозили и продавали станки, потом пришли чеченцы и вытащили то, что осталось), – пахнет нефтью и проложены самостийные дорожки. Где-то глубоко в недрах руин стоят «самовары» для выгонки бензина. В Дагестане имеют место незарегистрированные гравийные карьеры и коньячные заводы, работающие без лицензии. Принадлежат они, как можете догадаться, не самым последним в республике людям. Недавно новый президент Дагестана, который посреди всего этого великолепия продолжает жить в старой квартире, сильно бранил первого вице-премьера по поводу этого карьера.
Среди прочих чудес упомяну кабардинский Тырнауз – самый высокогорный ГОК в мире. То, что умудрились вытащить из шахт все, вплоть до последнего болтика, это еще ладно. Но вот как по узким горным дорогам можно было угнать 12 БелАЗов, у которых одно колесо, почитай, шире той тропы, по которой только абрек прокрадется – это уже из области нетривиальной геометрии.
Тем не менее, все эти чудеса ничуть не чудесатей тех, что происходили в России в 93-94-м годах, а некоторые даже обнадеживают. В конце концов, какая разница, есть у карьера лицензия или нет. Важно, что гравий добывают. В Кабарде десятки миллионов государственных долларов были вложены в холдинг по производству минеральной воды – и деньги пропали. Во главе всего дела стоял, разумеется, кто-то из родичей президента Кокова. А в соседней Карачаево-Черкесии покойный Станислав Дерев куда за меньшие деньги создал «Меркурий», который занимает 10% рынка российской минералки.
А местные обычаи – это не только минус, но и плюс. Что в Дагестане время от времени кто-нибудь из шести автоматов начинает выяснять отношения с главой района прямо на центральной улице Махачкалы – это, конечно, показывают по телевизору. А вот то, что в Дагестане и Ингушетии самый низкий уровень преступности во всей России – этого не услышишь, а это на самом деле так. Бытовухи-то нет. В горных селах годами не совершается краж, не говоря уже о резне на почве совместного распития спиртных напитков. Зато, конечно, могут зарезать женщину, изменившую мужу.
Поэтому проблема этих проектов – не в специфике региона под названием Кавказ, а в специфике региона под названием Россия. Ничего не выживает в России, кроме нефти, газа и ресторана, где обслуживаются эти самые нефть и газ и получающие с них взятки чиновники. Ну и еще незарегистрированного гравийного карьера.
Специфика же Кавказа проявляется не в том, что инвестиционные проекты нельзя реализовать, а в последствиях от их нереализации. Потому что если экономики нет, а есть только чиновники и нефтегазовые деньги, то в большинстве депрессивных регионов это ни к каким катастрофическим социальным последствиям не приводит.

Согласитесь, трудно представить себе ваххабитского имама, который на пятничной молитве объясняет верующим про голландскую болезнь.
Словом, на Кавказе, так же как и по всей России, перспективу имеет только нефть, водка, да металлургия. Вон во Владикавказе «Электроцинк» есть – и производит больше, чем при советской власти. Вся промышленность Северной Осетии – 29 водочных заводов и один «Электроцинк». Вон в Дагестане шельф есть – нефть и газ, и они будут освоены – сейчас, когда в республике нормальное руководство.
А что до всего остального, так на вопрос – «можно ли вкладывать в Кавказ» — лучше всего ответить так: нет смысла вкладывать в Россию. В условиях закрытого общества, отвязанной бюрократии и высоких нефтяных цен.