К 20-летию падения Берлинской стены

Моё послевоенное ленинградское детство прошло в окружении сверстников, рисующих мелком на чём попало свастики. Немцы — это фашисты. Потом это хлесткое припечатывание перекинулось на других иностранцев, порой величали так и своих, которые выделялись из общей массы. Позднее «не своими» стали люди кавказкой национальности.

Это родоплеменное «наш — не наш, свой — не свой» так засело в сознании советских людей, настолько проникло в поры, что и молодые, те, кто теперь летает в бизнес-классе на «Эр Франс», и те, кто безвылазно живет в российской глубинке, порой с трудом сдерживают себя от оскорблений в адрес «чужаков». В слово «свой» вложено больше чем принюхивание, в нём отгороженность от «не нашего», желание подновить железный занавес и километры колючки, отгородившие «своих-же от своих», когда сын доносил на отца, а брат в монастырских стенах расстреливал брата. В Германии похожая история.

Несколько лет назад я видела по французскому телевидению передачу о телепатии. Как обычно, ведущий пригласил разных участников. Тут были учёные, маги, шарлатаны и гадалки. Обсуждался вопрос телекинеза. Кто-то верил, кто-то не верил. Прибегли к аргументам из серии «а вы докажите». И вот очередь дошла до известной французской гадалки, ясновидящей Мод Кристен. Ей завязали глаза и после этого дали в руки маленький камень. Она его потёрла, сжала в ладонях и произнесла: «Я чувствую огромный сгусток негативной силы, которая сконцентрирована в этом кусочке. В нём много крови, страданий и ненависти, и всё это происходило совсем недавно, где-то в самом центре Европы...» Потом ей развязали глаза, и ведущий программы раскрыл секрет: «Вы держали в руках осколок Берлинской стены».

Не так много на свете таких городов, как Берлин, где трагизм стоит в воздухе. В нём нет красоты старинных ансамблей, всё было разбомблено, а те отдельные  исторические здания, которые сохранились — оперный театр, музеи, — на долгие десятилетия были отрезаны от западных немцев.

За Бранденбургскими воротами начинался другой Берлин. Хотя и эта «граница» не была единственной. Весь город, как лоскутное одеяло, был нарезан секторами, ячейками свободной и несвободной зоны, и через всё это возвели Стену.

Первый раз я оказалась в Берлине проездом в 1979 году. Я ехала в гости к моей 99-летней бабушке в Женеву. Моё путешествие длилось две ночи и почти два дня. Села я на поезд в Ленинграде, потом Москва-Берн, через Польшу и Германию. Купе было  узенькое, на троих, моими соседями оказалась женщина средних лет с мальчиком подростком. Они должны были сойти в ГДР.

В первую ночь пути я проснулась от того, что наш поезд стоит и, кажется, уже давно. Соседка моя зашептала при свете ночника: «Мы в Бресте, здесь нам колёса меняют. Это часа на два, а заодно и документы смотрят». Скоро послышался голос проводника: «Из купе не выходить!». А ещё через пару минут к нам сильно постучали, и сразу вошёл молодой военный, женщина в форме и проводник. У нас отобрали паспорта, приказали выйти в коридор, пошныряли глазами по стенам, посветили карманным фонариком по потолку, заглянули под нижние полки. Я отвернулась к окну и в ночных сумерках, на плохо освещённой платформе, увидела, как пожилую, полную женщину снимали с поезда с тяжёлыми чемоданами. Уж не помню, сколько длилась эта ночная смена колёс с постановкой на новые рельсы, но, когда наконец состав тронулся, я увидела, как та же немолодая  женщина, вся взлохмаченная, бежала по перрону с растерзанной огромной сумкой и развалившимся чемоданом, чтобы успеть на ходу вспрыгнуть в вагон. Ей никто не помог, а поезд набрал скорость.

Я кое-как заснула, а утром мы уже катили по Польше. Поля, поля, редкие, одинокие пахари на лошадках, иногда на сотни километров попадается трактор, бедность, обшарпанность мелькавших за окном станций. Следующей ночью мы должны были пересечь границу с Германией. Всё почти сценарно повторилось. Сильный стук в дверь, и морда чёрной овчарки сунулась сразу под нижнюю полку. Мальчонка от страха вскрикнул и кинулся к матери, я в ночной рубашке успела прикрыться простынёй. «Всем встать! Выйти! А вы гражданочка поторопитесь, вам здесь слезать. Да вещички свои подберите». Только сейчас я заметила, что мои соседи уже одеты и готовы на выход, а их чемоданы, полурастерзанные досмотром, уже ожидали их в коридоре.

Это был Берлин, его Восточная зона. Моя соседка бросилась прибирать чемодан и сумки, я пыталась помогать, а в это время немецкая пограничница подняла наши матрацы, посветила фонариком под потолком, собака обнюхала все уголки и не забыла о нас. «Можете ложиться!» Я не успела попрощаться с соседкой и покорно залезла на верхнюю полку. Меня закрыли на ключ, поезд тронулся и покатил по Западной зоне Берлина.

Лёжа плашмя на животе, в темноте, я приподняла жёсткую шторку окна и стала всматриваться в мелькавшие тени за стеклом. Сначала я видела только глухую бетонную стену, с металлической сеткой и колючей проволокой наверху, вдоль которой наш поезд ехал довольно долго. Минут через пятнадцать этого мрачного пути стали мелькать будки со слабым электрическим освещением, рядом люди в форме с собаками, все стоят лицом к проезжающему поезду. Потом опять стена, а через пару минут из этой мрачной темноты мы вырвались в полосу света. Наш состав набрал скорость, будто ему хотелось поскорее проскочить этот участок, где на его пути замелькали тысячи живых светлячков, которые двигались, сливались в живые потоки, их разводило в разные стороны... Что это? Неужели ночной Берлин!? И «этот» Берлин не спит рядом с мрачной летаргией своего соседа! Один город, но какая разница, будто один слепой, а другой — зрячий. Этот город сверкал огнями, в ночи я различила кафе, гуляющие парочки, сотни машин... Видение длилось несколько минут, потом поезд опять окунулся в вязкую темноту, опять сбросил скорость, и я опустила штору. Из своего угла, закрытая на замок, я почувствовала, что там, где был неоновый свет, идёт другая жизнь, к которой ни меня, ни мою соседку, ни сотни тысяч моих советских соплеменников допускать нельзя. Я тогда не могла определить, какая эта жизнь, почему принято говорить, что «там» свобода, а здесь наоборот... Тогда я ещё мало знала о Стене и не очень задумывалась о том, как живут немцы в Берлине.

 

После того как я оказалась в эмиграции, вторая поездка в Берлин случилась в 1987 году. Но это второе знакомство было столь же сильным, как и первое.

Наш самолёт стал медленно снижаться. Нужно было не промахнувшись «упасть» в пятачок «своего» аэропорта. На этом широком авиавираже город распластался, словно птица, и в иллюминаторе было хорошо видно некое урбанистическое неравенство. Почему-то в одной части Берлина машин было больше, движение гуще, освещение ярче, а в других местах преобладали автомобили ярко-синего цвета и улицы были малолюдны и плохо освещены. Так, теперь уже с высоты, я увидела два лица одного Берлина и знаменитые васильковые восточно-немецкие «трабаны», производством которых так гордилась ГДР. Пахнуло чем-то знакомым и унылым.

После войны Берлин был разделён на 4 сектора — французский, английский, американский и советский. Западная часть Берлина вливается в Потсдам, вокруг большие озёра, шикарные виллы, замки с башенками и крепостями. Между двумя озёрами есть узкая полоска воды, соединённая мостом Глинкер. В XIX веке мост был деревянный, потом его заменили на металлический. В период холодной войны именно он окончательно делил Германии. На противоположной стороне начиналась советская ГДР, и почти невооружённым глазом, без бинокля, можно было видеть зыркающие на Западный берег пулемётные стволы и вышки. Мост этот вошёл в историю как «шпионский». На нём обменяли американского пилота Гарри Пауэрса на советского разведчика Рудольфа Абеля.

Прошло 20 лет после объединения, а в бывшей Восточной части Германии и сегодня видишь, насколько люди ещё не «оттаяли». Времена холодной войны крепко вошли в  поколения. Гэдээровским немцам трудно перестроиться, привыкнуть к новой жизни, раны кровоточат. А казалось бы, чего проще, ведь объединились люди одного языка, одной культуры, но ЦК ГДР и Штази умудрились за малый срок превратить жителей Восточной зоны в других немцев. Молодым, родившемся после объединения в 1989-м, чтобы помнили, осталось много реликвий от того времени. Возле Восточного вокзала сохранилась почти километровая часть Берлинской стены.

 

Она расписана художниками и смахивает на политический плакат. Мы с моим мужем Никитой видели эту стену ещё не раздолбанную, она тянулась через весь город, более того, даже под землёй. Дело в том, что берлинское метро было построено давно, а после возведения Стены, чтобы не повадно было восточному немцу спрыгнуть на  рельсы «не своей» станции и выйти в свободной зоне, эти места отгородили: где-то залили бетоном, а где протянули проволоку под током. Люди с одной стороны — люди с другой стороны. Даже если чудом спрыгнешь и побежишь, все равно погибнешь. За наземной частью стены, со стороны ГДР, была распаханная полоса, с вышками, с солдатами, с автоматами и овчарками. И несмотря на это, народ все равно бежал.

Как-то мы пришли в Музей «Берлинской стены», основанный в 1961году на знаменитом пограничном пропускном пункте между американской и советской зонами «Чекпойнт Чарли» (Checkpoint Charlie). Кстати, на этой уже виртуальной границе до сих пор сохранились русские буквы «КПП» и слова предупреждения на трёх языках: «Здесь вы выезжаете из американского сектора».

В музее «побегушников» поражает не только многоголосие туристов, но и огромное стечение немецкой молодёжи. Лица сосредоточенные, читают, смотрят как завороженные на ужасное прошлое, слушают объяснения. Молодых волнует история тех лет. Экспозиция музея устроена продуманно, много фотографий известных политиков, среди них улыбающийся Джон Кеннеди, посетивший Берлин в 1961 году и воскликнувший, примеряя на себя трагедию разделённого народа, «я берлинец!». Рядом фотографии событий 1961 года, когда на этом КПП стояли лоб в лоб американские и советские танки; можно послушать их рёв, голоса, приказы командиров… А вот и улыбающийся Рональд Рейген со своей женой Нэнси, это уже 1989-й. 

Фотографии Эриха Хонеккера, взасос целующегося с Брежневым, Горбачёв с Раисой и тут же Ростропович, играющий на виолончели в момент разрушения стены. 

На стендах гэдээровская пропаганда, документы тех лет. Но больше всего поражают всевозможные, немыслимые агрегаты, они же — «средства передвижения», с помощью которых люди бежали из Восточного Берлина в свободный мир. Чего только народ не выдумывал: здесь и воздушные шары, и змеи, и самодельные бесшумные мини-самолёты, автомобили с тайниками и двойным дном (под размер человека), футляры от контрабасов и барабанов, водолазные скафандры, подводные мини-батискафы… Наглядно выставлены рассказы и фотографии удачливых «побегушников», можно послушать их голоса, посмотреть на чертежи  конструкций.

Очень немногим удалось переплыть, перелететь или прорыться в ФРГ. Тех, кого ловили, сажали, более 1000 человек погибли от пуль пограничников. При Ульбрихте (еще до возведения стены), только в марте 1953 года, бежало 50 тысяч человек. Тогда ещё по ним не стреляли… На территории ГДР к 1961 году уже стояла почти миллионная советская армия. Строительством стены управлял лично Эрих Хонеккер, секретарь ЦК по вопросам безопасности.

 

Для меня было полным откровением (нас в СССР учили другой истории) увидеть хронику тех событий, той драматической ночи 13 августа 1961-го, когда Берлин «разрезали» пополам. Советская армия не дремала, в случае чего она была готова  в любую минуту блокировать войска западных союзников. За одну ночь, уже к утру, гэдээровские солдаты полностью разделили город. Полиция перегородила колючей проволокой 193 улицы, блокировала 4 линии метрополитена и 8 трамвайных маршрутов, заварили водопроводные и газопроводные трубы, перерезали телефонные и электрические кабели. С 13 по 17 августа тысячи строителей, мобилизованных по тревоге по всей ГДР, под неусыпным оком автоматчиков построили 9-километровую монолитную бетонную стену высотой 3,2 метра. Эта Стена разделила мосты и площади, кладбища и бульвары, пруды, парки и человеческие судьбы на многие десятилетия.

 

Хонеккер мечтал, что его детище отпразднует вековой юбилей, и частенько  приговаривал: «Стена простоит еще сто лет, пока не будут устранены причины, обусловившие ее возведение». Но воздадим славу Господу, что такие условия появились  гораздо раньше… Как всякий сумасшедший, Хонеккер не ограничился строительством только стенки, а почему-то уже в самые, казалось бы, благополучные семидесятые вырыл под зданием Госсовета на 6-метровой глубине бункер, состоявший из нескольких комнат с велюровыми обоями, вентиляцией и 30-метровым подземным выходом во двор. Но и это его не спасло...

Прошлый век, как ни один  в истории, был отмечен построением «стен» и границ. Но стены рухнули, Европа едина, человек обрёл свободу, но так и не сумел обрести мир с самим собой. Труднее всего освоиться с мыслью, что «своего» можно встретить за пределами своей семьи, города, страны и языка. А порой близкий, родной человек на поверку оказывается чужим...

«Вот видишь, Галка, здесь есть перевод на русский, — услышала я за своей спиной в туристическом берлинском автобусе мужской голос, — это они в благодарность нам, потому что мы им вернули спасённую нами Дрезденскую галерею и Пергамский алтарь. А могли ведь этим поганым фрицам ничего не возвращать!»

Каждый европейский туристический автобус оборудован наушниками, через которые для удобства туриста перевод идет на семи языках. Русские теперь свободно путешествуют по миру и любуются его красотами.

Париж

Фотографии РИА Новости