Ответственность за будущее у нас отныне — общая

Все было очень торжественно. Звон колоколов, сосредоточенный Алексий II, ставящий на Акте о каноническом общении свою патриаршую подпись, невозмутимый митрополит Лавр, озирающий храм Христа Спасителя с таким видом, будто он служил здесь всю жизнь, важный президент, с напором в голосе объясняющий всем, что происходит «восстановление единства всего русского мира, одной из духовных основ которого была православная вера». Но представителей этого русского мира, заполнивших огромный храм почти до отказа, как мне показалось, больше разбирало любопытство. Особого подъема в публике не чувствовалось, хотя многие дамы принарядились, озаряя и без того ярко освещенный зал сверканием блесток на шалях. И отвечая на мой вопрос «что для вас значит это событие?», все говорили как по писаному: «Это самое главное событие. Россия расцветет и просветит весь мир» (Наталья); «Это историческое событие, которое послужит примером для остального христианского мира, как нужно соединяться, собираться вместе» (Эдуард). Наверное, прав Никита Михалков, пойманный журналистами на выходе и сказавший, что значение происшедшего люди пока не в состоянии оценить. Для него это «в какой-то степени гарантия того, что нереально вернуться обратно, невозможно вернуться к безбожному агрессивному большевизму». Но ведь объединение не в какой-то, а в большой степени было проведено именно большевистскими методами.

Казалось бы, были созданы двусторонние переговорные комиссии, призванные урегулировать разногласия. Они действительно встречались восемь раз и неоднократно возвращались к вопросам, по которым не удавалось найти соглашение сразу. Но пока переговорщики судили-рядили, Московская патриархия, нисколько не таясь, пыталась узаконить свое право на владение отобранной некогда у зарубежников собственностью. Проект Акта о каноническом общении, излагающий основополагающие принципы объединения, не был опубликован к IV Всезарубежному собору, на котором этот акт и собирались обсуждать — участникам собора пришлось довольствоваться его пересказом. А окончательное утверждение Акта было поручено уже не собору, а всего лишь Архиерейскому синоду — то есть не всей полноте Зарубежной церкви, включая мирян, а узкому кругу ее иерархов.

Возможно, эти и некоторые другие «ляпы» и привели к тому, что, по разным оценкам, от четверти до трети приходов Русской православной церкви заграницей уже ушли или заявили о своем намерении уйти после подписания Акта. Кто-то собирается присоединиться к Константинопольскому патриархату, кто-то к Русской истинно-православной церкви. Однако стремление к единству было, очевидно, столь сильным, что большинство решило закрыть глаза на все досадные «недоразумения». Теперь, когда Акт подписан и единство стало реальностью, во всяком случае, канонической реальностью, скорее всего, сглаживать углы с такой легкостью уже не удастся.


Ведь мы очень разные. Несколько раз мне пришлось наблюдать, как реагируют на выступления священнослужителей РПЦЗ(Л) наши люди. Часто — с искренним недоумением. Например, на состоявшихся осенью прошлого года общественных слушаниях «Народное единство. Преодоление разделений ХХ века» выступал архиепископ Берлинский Марк. Он говорил о том, что для изживания коммунистического прошлого требуется духовный подвиг и, прежде всего, преодоление своей самости, иначе нас ждет бесконечное «самоутверждение в грызне» (что, собственно, в нашем отечестве бесконечно и происходит). Аудитория слушала настороженно, а сидящая рядом со мной дама по окончании речи недовольно протянула: «Ну владыка Марк, ну удивил…» Да и кто бы вложил ей в голову мысль о греховности самости, если все вокруг только и твердят о том, как «Россия расцветет и просветит»? Теперь вот с удвоенной силой.

Некоторые зарубежные епархии уже планируют совместные мероприятия с епархиями РПЦ: скажем, на осень намечена пастырская встреча-совещание священников обеих Германских епархий. Интересно, какая линия поведения в результате «перетянет»: московская «победительная» или зарубежная «душеспасительная». Впрочем, у зарубежников полно собственных заморочек: маленькая, чтобы не сказать —маргинальная церковь не могла не приобрести комплексы — это и боязнь внешнего мира (однако одновременно и умение быть от него независимой), и бесконечное ностальгирование по «белой идее», и жидо-масонские страхи, которые с таким размахом явил российской публике в начале 90-х прибывший в Москву на разведку епископ Варнава.

В России, однако, несмотря на официальную риторику, от зарубежников ждут совсем не «залечивания ран прошлого». В 20—30-е, самое позднее в 40-е годы боль раскола, наверное, еще ощущалась как живая. Для современных россиян это уже глубокая и почти непроницаемая история, даже священники-мученики, пострадавшие от сталинского режима, для большинства нынешних прихожан то же, что святой Себастьян. Думаю, для действующих священников РПЦЗ(Л), многие, если не большинство из которых родились на Западе и часто плохо говорят или вообще не говорят по-русски, тема залечивания ран гражданской войны — такая же экзотика. Поэтому все разговоры о единении «двух частей народа» кажутся мне некоторой натяжкой. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Надо искать точки соприкосновения для работы на будущее, а не славословить или, наоборот, обливать помоями прошлое. (У обеих сторон достаточно оснований и для того, и для другого.) И искать эти точки соприкосновения нужно в настоящем.

Быть может, опыт зарубежников, привыкших выживать без государства, поможет наконец решить проблему самоидентификации церкви. В Московской патриархии, очевидно уставшей от борений с властью в советские годы, благосклонность нынешнего режима к традиционным институтам вызывает, как правило, приступы неудержимого сервилизма и мечты о симфонии.

Кроме того, самые разные церковные круги связывают с воссоединением надежды на созыв — рано или поздно — Поместного собора, тем более что в первоначальных документах РПЦЗ(Л) выдвигала это как желательное условие для окончательного решения вопроса о единстве. Мол, всей церковной полноте и решать: объединяться или не объединяться.

Однако все это благие пожелания. А получиться может ровно наоборот: истосковавшиеся по социальной востребованности зарубежники бросятся с головой в политику, от участия в которой они были отстранены долгие и долгие годы. Тогда все надежды на нормализацию церковной жизни пойдут прахом. Но как бы ни сложилось, в любом случае надо понимать, что ответственность за будущее у нас отныне — общая.