В оппозиции
11 октября 2024 г.
Десять дней с правом переписки
То, что наше с Сергеем Шаровым-Делоне дело будет рассматриваться в «особом порядке», я понял сразу, как только полицейский автобус въехал на территорию отдела «Якиманский». Двери приоткрылись, внутрь вошел офицер и, сверившись c бумажкой, спросил: «Рыклин и Шаров есть?» Позже мы узнали, что полиция выискивала среди задержанных и других формальных организаторов акции, которая планировалась 6 мая на Болотной площади, но не состоялась в виду того, что мэрия отказалась согласовать нашу заявку. То есть в этот раз задача формулировалась следующим образом: наказать именно тех, кто, вопреки воли начальства, проигнорировал запрет и все же пришел по заранее объявленному адресу. В данном случае – на Болотную площадь. А то, что при этом никакие законы нарушены не были, никого не интересовало. Когда я говорю «никого», я имею в виду все звенья этой карательной цепи. От какого-нибудь большого начальника, лениво прогундосившего на совещании: «Надо бы их наказать, нельзя позволять им плевать на наши запреты, да и в Кремле нынче мягкотелость не одобряют», до судей, хладнокровно выносящих спущенные сверху приговоры. Так мы с Шаровым оказались «организаторами несанкционированной акции». Излишне говорить, что в тот день на Болотной площади не было никакой акции – ни разрешенной (вернее, «согласованной»), ни, разумеется, несанкционированной.

Не стану подробно описывать перипетии обоих судов (была еще и апелляция). Об этом уже много чего рассказал Шаров (в том числе – и на страницах «ЕЖа»). Но все же на некоторых деталях позволю себе остановиться. Хочу заметить, что определенные условные формальности судам до сих пор приходится соблюдать. То есть судья, вынося приговор, по-прежнему вынужден опираться на конкретную доказательную базу. (Что сегодня уже, конечно, выглядит как вопиющий пережиток.) В случаях с оппозиционными активистами это почти всегда – показания полицейских. Последовательность событий следующая: стражи порядка обнаруживают правонарушение, пресекают его, задерживают виновных, доставляют в отдел и пишут объяснительные записки, на основании которых составляются протоколы. Именно эти протоколы с показаниями полицейских и ложатся в основу будущих обвинений. Эти показания фальсифицируются в ста случаях из ста. Разумеется, наши низшие жандармские чины никто не ставит в известность о том, кого именно и за какое конкретно «правонарушение» надо наказать в этот раз. Поэтому в отдел, где содержатся задержанные, приезжают компетентные люди, обладающие высшим знанием (часто – в штатском), сажают перед собой рядовых бойцов и начинают диктовать им их собственные показания. Очень часто это происходит прямо на наших глазах. Я как-то спросил одного сержанта: «Вы осознаете, что, занимаясь очевидной фальсификацией доказательств, совершаете уголовное преступление?» Сержант уставился на меня в недоумении. Кажется, он не вполне сознавал, о чем я говорю. В его взгляде сквозило ясное понимание, что, во-первых, ему лично ничего не будет ни при каких обстоятельствах, а во-вторых, начальству, конечно, виднее, за что именно он задержал правонарушителя. На то оно и начальство. В другой раз я пошел дальше: «Скажите, – обратился я к очередному сотруднику 2-го оперативного полка, усердно списывавшего свои показания с подсунутой бумажки, – а если бы мне сегодня грозил, скажем, расстрел, вы с таким же легким сердцем писали бы эту ложь?» Не отрываясь от работы, боец произнес: «Я не могу ответить на этот вопрос, потому что точно знаю, что вам не грозит расстрел. Как будет грозить, тогда и подумаю». Помнится, такой вдумчивый и, я бы даже сказал, ответственный подход к проблеме хоть и заставил меня тогда улыбнуться, но все же вселил некоторые надежды на собственное будущее.

Поздно вечером, когда подавляющее большинство наших товарищей уже были отпущены, в отдел, наконец, приехали люди в штатском. (Кстати говоря, норма, согласно которой без причины и без предъявления обвинений нельзя задерживать человека более, чем на три часа, как раз из разряда тех формальностей, которые уже практически никогда не соблюдаются.) Майор долго вертел в руках объяснительную записку, из которой следовало, что я «организовал несанкционированную акцию и призывал граждан выкрикивать антиправительственные лозунги, в том числе «Смерть фашизму!», потом вяло произнес: «Александр Юрьевич, пояснить что-то хотите?» «По поводу?», – спрашиваю. «Ну, по поводу, разумеется, вашей противоправной деятельности». «По поводу своей мне нечего сказать, – говорю, – поскольку ничего противоправного не совершал, а по поводу вашей и ваших коллег – в деталях. Только вряд ли вам интересно». Майор крякнул и посмотрел на меня с тоской: «Другими словами, от дачи показаний отказываетесь?» «Именно, – отвечаю, – согласно статье № 51 Конституции РФ…» «Ну, я понял, понял, – замахал руками служивый, – на суд завтра явитесь, если отпустим?» Это был неожиданный поворот сюжета, учитывая, что к тому моменту я уже был твердо уверен, что предстоящую ночь перед судом мне предстоит провести в отделе. Получив мой утвердительный ответ, майор вышел из комнаты, отсутствовал минут десять, а когда вернулся, бодрым голосом произнес: «Нет, Александр Юрьевич, домой мы сегодня не идем! Сегодня вы наш гость!» «Вы тоже не идете? Со мной в камере останетесь?» «Ну, что вы, – засмеялся офицер, – мне домой надо, у меня жена строгая… Но здесь мест нет. Ночевать поедете в отдел «Москворечье».

В «Москворечье» поспать практически не удалось. Это шумный отдел, который находится в непосредственной близости от Павелецкого вокзала, и часам к трем он уже был под завязку забит местными бомжами и проститутками. А под утро привезли еще двух узбеков и сильно пьяного мужика в дорогом костюме. Мужик орал, что он «крупный прокурорский работник», что все здесь, вашу мать, будут разжалованы, с них сорвут погоны, если они немедленно не найдут часы «Омега» за 50 тысяч долларов, которые у него украли, а потом не отвезут его домой. Мое аккуратное замечание, что не бывает часов «Омега» за 50 тысяч долларов, привели его в неописуемую ярость, и он немедленно пообещал меня тоже разжаловать и тоже сорвать с меня погоны… К узбекам через пару часов приехала женщина из ФМС и посадила их заполнять какие-то анкеты. Когда стало ясно, что сами они не сдюжат, села помогать. «Русский язык не является родным». Подчеркиваем «не является»…» Тут один из узбеков отложил ручку: «Почему – «не родным»? Зачем так говоришь? Я с 2011 года в Москве… Все здесь родное!» Утром спрашиваю у местного лейтенанта, который вывел меня во двор покурить: «А чего этот пьяный козел, который тут буянил полночи, действительно прокурорский?» «Судя по всему, и в большом чине, – ответил лейтенант, – за ним серьезные люди приехали… Но неприятности у него все равно будут – ксиву-то у него по пьяни помыли… Вместе с его гребаными часами…» «Урод», – добавил лейтенант и сплюнул на асфальт.

Потом был смешной суд. Потом нас отвезли в тюрьму. Вернее, в спецприемник №1 на Симферопольском бульваре, где нам предстояло отбыть десять суток административного ареста. Правда, к тому моменту уже девять. Так началась моя первая отсидка.

Сразу оговорюсь – я вовсе не претендую на уникальность собственного опыта. Навальный с Удальцовым (да и не только они), если суммировать их административные сроки, провели месяцы в спецприемнике. И все же, возможно, есть то, на что они не обратили внимания или не посчитали нужным рассказать.

Когда по освобождении один из журналистов спросил, было ли что-то, что шокировало меня «в первые часы неволи», я бодро ответил «нет». И погрешил против истины. Признаться, еще в полиции ясно осознавая, что ближайшие несколько дней мне придется провести в камере и, будучи психологически к этому готов, я ни разу не вспомнил о параше. Почему-то мне казалось, что нынче это все-таки устроено как-то иначе, чем в советские времена. Тем более что речь идет не об уголовной тюрьме, а о месте заключения для нарушителей Административного кодекса. Я заблуждался. Раковина, дырка в полу, слив и грязная тряпка на крючках, лишь частично отгораживающая «зону сортира» от остальной камеры – вот, что я увидел, когда, как говорится, за мной захлопнулась тюремная дверь. Посетивший нас однажды член НКО Андрей Бабушкин, окинув камеру взглядом, мрачно произнес: «Пожалуй, о соблюдении принципа приватности в данном случае говорить не приходится». Трудно с ним не согласиться. Одна моя коллега, пришедшая на апелляцию в Мосгорсуд, в какой-то момент наклонилась ко мне и шепотом произнесла: «Я тебе принесла пачку одноразовых накладок на унитаз. Не забудь забрать». «А сам унитаз захватила?» – поинтересовался я.

А еще, впервые переступив порог камеры (правильно говорить – «хаты»), я увидел с десяток пар глаз, направленных на меня и Сергея Шарова-Делоне, уже вовсю объясняющего нашим сокамерникам, как эффективно противостоять несправедливости российской правоохранительной системы. Сергея завели в камеру минут за десять до меня.

Скажу честно, что идея слегка коррумпировать местный персонал и тем самым улучшить условия содержания – а нет ли случайно в вашем богоугодном заведении платных номеров? Например, медицинского изолятора? – меня как человека, давно живущего в России, естественно посетила буквально в первые минуты нашего недобровольного затворничества. Но от нее пришлось отказаться, по крайней мере, по двум причинам. Во-первых, нельзя было исключать, что менты воспользуются случаем и попробуют пришить мне «уголовку» за попытку дачи взятки, а во-вторых, повторю, я шел в связке с Сергеем Шаровым-Делоне, диссидентом и правозащитником, что называется, без страха и упрека не в первом поколении. И он, боюсь, моих криминальных усилий по оптимизации нашего положения не одобрил бы.

Сегодня основной контингент спецприемников – автомобилисты. Это либо «лишенцы», то есть те, кто пострадал за пьянку за рулем, был лишен прав, но продолжал пользоваться родным автомобилем, либо злостные неплательщики штрафов. В основном люди молодые, глупые, но веселые. В русском языке есть более или менее точное определение данной социальной группы – шпана. Попадаются среди них и люди с уголовным прошлым (и, скорее всего, будущим). Они задают тон в камерах и устанавливают правила. Нам сразу дали понять, что «политические» пользуются уважением. Судя по всему, это уже сложившаяся в спецприемниках практика – последнее время в местах заключения число «политических» неуклонно растет.

Два главных вопроса, которые нам постоянно задавали: вы за что воюете и сколько вам платят? Ответы на первый вопрос выслушивались с интересом, на второй – с заметным недоверием. Большое впечатление на местный контингент (на ментов, кстати, тоже) производили пикеты, в которые прямо напротив окон спецприемника ежедневно вставали наши друзья и соратники. Мы их видели со второго этажа, когда шли на ужин. Не буду скрывать – каждый раз душа радовалась и настроение улучшалось. Неожиданно (для меня, по крайней мере) выяснилось, что поддержка «с воли» имеет действительно большое значение.

Кормят там плохо. Мягко говоря. Правда, один опытный человек объяснил мне, что в тюрьме или лагере – еще хуже. Я, признаться, не вполне понимаю, куда хуже, но, видимо, есть куда. В посылках разрешают передавать только копченую колбасу (ближайшие несколько лет не предлагать), сыр, хлеб, конфеты и печеньки с вафлями… Первые пару дней питаешься исключительно этим, потом все равно идешь в столовую и ешь баланду: «О! Сегодня рис с запахом тушенки! Круто! Спасибо, дорогие начальники!» (Как они умудряются добиваться в кашах запаха тушенки, вовсе не кладя ее туда – великая загадка!)

Я выбрал себе кровать (шконку) на втором ярусе возле окна, застелил выданным бельем, достаточно легко вспрыгнул (внутренне порадовался – армейский опыт не пропьешь) и улегся, отчетливо осознавая, что так пролежать мне предстоит девять следующих дней. С местом у окна я не прогадал. Окно – важный элемент. Во-первых, с улицы поступает свежий воздух (в камере все курят), во-вторых, окно дает свет. Свет позволяет читать. Кроме того, через окно в безоблачный день видно солнце. По солнцу можно определять время. Вот оно скрылось за перекрестьем рамы. Ага – 17.15. В камере всегда очень важно понимать, который час. Не знаю, почему.

«Тюрьма – это недостаток пространства, компенсируемый избытком времени». Эту цитату из Бродского распечатал и принес мне Шендерович. Не будучи уверен, что дадут свидеться, сунул в передачу. Дали. И к Рубинштейну выпустили. А могли бы и отказать (несколько раз такое случалось – формально свидания разрешены только с родственниками). Оба приволокли мне кучу дивных книг. Прочел практически все.

Наверное, скажу банальность, но там (как, собственно, везде в России) человеческий фактор играет важную роль. Были смены нормальные, а были драконовские, жесткие. Когда нас отправляли на рассмотрение апелляции в Мосгорсуд, попросил надзирателя вернуть мне подтяжки. «Не положено», – пробурчал мрачный дядечка. «Послушайте, – говорю, – представьте себе ситуацию. Пристав произносит: «Встать, суд идет!» Я встаю, и в этот момент с меня падают штаны. И что это будет? Оскорбление суда…» Разрешил.

Фото Михаила Шнейдера














  • Ельцин-центр: Татарстан вышел из России… Почти... "согласно своей Конституции, Татарстан – суверенное, независимое государство..."

  • КоммерсантЪ: В Казани прошли пикеты в честь референдума о суверенитете Татарстана

  • ТатПолит: Бурные события 30-летней давности вспоминает бывший депутат Государственного Совета Татарстана Фандас Сафиуллин

РАНЕЕ В СЮЖЕТЕ
Референдуму Татарстана 21 марта 1992 года тридцать лет
21 МАРТА 2022 // ВАЛЕНТИН МИХАЙЛОВ
Сегодня ясно, что попытка построить в России демократическое государство потерпела неудачу. Можно уверенно утверждать, что тридцать лет назад для большинства граждан перспективы демократии выглядели как вполне реальные, могущие осуществиться в течение 5–10 лет. Когда начался спуск? Существовала ли конкретная точка слома траектории? Качество демократии определяется многими параметрами. Наиболее чувствительным интегральным индикатором являются выборы. Экспертами показано, что на протяжении многих лет административное управление выборами в России, включающее фальсификации при подсчете бюллетеней и многое другое, на каждых федеральных выборах измеряется миллионами и десятками миллионов голосов.
Прямая речь
21 МАРТА 2022
Ельцин-центр: Татарстан вышел из России… Почти... "согласно своей Конституции, Татарстан – суверенное, независимое государство..."
В СМИ
21 МАРТА 2022
КоммерсантЪ: В Казани прошли пикеты в честь референдума о суверенитете Татарстана
В блогах
21 МАРТА 2022
ТатПолит: Бурные события 30-летней давности вспоминает бывший депутат Государственного Совета Татарстана Фандас Сафиуллин
Вильнюсские мечтатели
6 ДЕКАБРЯ 2021 // ИГОРЬ ЯКОВЕНКО
11-й Форум свободной России. Дискуссия Каспарова с Ходорковским о переходном периоде. Геннадий Гудков и Аркадий Бабченко о причинах провала российской и белорусской оппозиции. Ценные мысли убийцы НТВ Коха о свободе слова. Почему Форум игнорирует команда Навального. На минувшей неделе в Вильнюсе состоялся 11-й Форум свободной России. Вот уже пять лет Форум ставит перед собой задачу формирования интеллектуальной альтернативы действующему в России политическому режиму. Когда Гарри Каспаров и Иван Тютрин в 2016 году создавали этот форум, ситуация в России была несколько иной и политический режим существенно отличался от нынешнего.
Прямая речь
6 ДЕКАБРЯ 2021
Аббас Галлямов: В политике главное — это динамика. В этом смысле форум — это правильное событие... Леонид Гозман: Для тех сотен людей, которые сидели в зале, это было исключительно важное событие.
В СМИ
6 ДЕКАБРЯ 2021
ВВ: В столице Литвы Вильнюсе 2 и 3 декабря проходит очередной, 11-й по счёту Форум свободной России. Форум был основан в 2016 году Гарри Каспаровым и другими деятелями российской оппозиции.
В блогах
6 ДЕКАБРЯ 2021
Александр Морозов: В Вильнюсе многие спрашивали: почему... не участвуют сторонники Навального?.. Мы все теперь сторонники Навального... Аркадий Бабченко: "Путинские солдаты - не фашисты... жертвы"... Томас Венцлова!
Зачем Явлинский добивает «Яблоко»
20 ОКТЯБРЯ 2021 // ИГОРЬ ЯКОВЕНКО
В партии «Яблоко» наконец подвели итоги «выборов». Описали нынешний политический ландшафт (в основном верно). Поименно назвали виновных, составили «черные списки» тех, с кем «Яблоко» не будет иметь дело… Политические партии существуют для того, чтобы прийти к власти и проводить свою политику. Если «Яблоко» политическая партия, то ее лидеры должны думать и объяснять своим избирателям, как они собираются прийти к власти. Можно придумывать какие угодно эпитеты для обозначения мероприятия 17-19 сентября 2021 года, можно обнести слово «выборы» любым количеством кавычек, но партия «Яблоко» в этом участвовала, и было бы логично, если бы ее руководители объяснили своим избирателям причины и смысл хотя бы одной цифры – 1,34%.
Прямая речь
20 ОКТЯБРЯ 2021
Андрей Колесников: Это просто самоаннигиляция партии. Она уходит в добровольную изоляцию, официально отказывается от контактов с кем-либо, кроме «своих». Это превращение партии в секту.